Мир Владимира Дрозда

Черниговцы отмечают 70-летие со дня рождения своего земляка — известного украинского писателя.

Строгая официальная строка биографии: «Родился 15 августа 1939 года в селе Петрушин на Черниговщине, умер 23 октября 2003 года в Киеве».

Вспоминаете замечательный фильм «Доживём до понедельника», где учитель говорит ученикам, что от многих людей остается разве что тире между датами рождения и смерти?

От Владимира Дрозда остался целый мир литературы, мир жизни его героев. Мир маленького мальчика из небольшого полесского села, куда бы судьба потом не забрасывала этого мальчика в образе автора или героев его произведений.

А забросила она Владимира Григорьевича через работу журналистом районки на Черниговщине, солдатскую службу аж в столицу, даже в высокое должностное кресло одного из руководителей Союза писателей Украины. Впрочем, он всегда с иронией относился и к креслам, и к столицам, последние десятилетия отдавая преимущество подкиевскому селу Халепье, где и создал сам себе «Музей живого писателя» (название одной из его последних книг).

Я познакомился с Владимиром Дроздом значительно раньше, в декабре 1980 года. На республиканском семинаре молодых литераторов, которых тогда ежегодно проводил Союз писателей в своем Доме творчества в городе Ирпинь под Киевом. Ирпиньские семинары тогда, в «расцвет застоя», — это отдельная и интересная тема. Скажу лишь, что Дрозд был на семинаре руководителем секции прозы. Конечно, казался нам литературным метром, хотя ему был лишь 41 год. Впрочем, он действительно был уже известным писателем, автором многочисленных интересных произведений.

Владимиру Григорьевичу я благодарен за то, что он первым поддержал мои несмелые литературные попытки. И поддержал делом: когда в 1983 году он создал вместе со столичной организацией Союза писателей новый литературный журнал «Киев», то как редактор уже в том году напечатал мой рассказ «Бабье лето».

Это из тех моих творений, которые тогда, как вот говорится, «все хвалили и никто не печатал». К печати такое не поощрялось – рассказ о вымотанной советско-колхозной действительностью сельской бабушке, которая, невзирая ни на что, не потеряла в себе человеческого.

Впрочем, печатать, а главное – самому писать «нестандартные» произведения было для Владимира Григорьевича органическим. Это уже потом мы узнали, сколько лет ждали печати его острые романы и повести, которые уже лежали написанными у него в ящике в те времена. Как не пускали к читателю роман «Катастрофа», написанный еще в молодые годы под впечатлением того, что писатель видел в самой гуще жизни, работая в одной из райгазет Черниговщины.

Что уже говорить о романе «Вурдалака». Он наконец вышел в журнале «Отчизна» в начале 1983 года, но ради публикации пришлось даже изменить название на «Одинокий волк», а затем получить целый ливень безумной критики за «моральное очернение» советского человека.

А как же еще, когда главный герой романа Андрей Шишига, отработав день обычным советским служащим, легши вечером в кровать, через мгновение просыпается ... волком и убегает из каменных хащей столицы в чащи леса жить до утра уже по законам стаи. Фантасмагорический по форме роман отбивал всю фантасмагорию советского «развитого социализма».

Я не критик, не литературовед, хоть тогда же, в начале 1983-го, мне удалось напечатать рецензию на этот неординарный роман в своей куликовской райгазете, и эту публикацию отметил скупой на похвалы писатель.

Но лучше дам слово литературной энциклопедии, извиняясь за развесистое цитирование. Зато здесь красиво передана суть творчества писателя.

«Эта исповедательность... открывает и общее психологическое состояние данной человеческой души. В прозе В. Дрозда это прежде всего всеобщее состояние раздвоения. Он раскрывает на кардиограмме времени именно 70-х годов и авторское сознание, и сознание героев — раздвоение, между селом и городом, между голодным детством и сытым благополучием зрелого возраста, между искренностью и притворностью, игрой между правдой и правдоподобностью, талантом и графоманством — на две души, отражая психологию абсурдного общества «развитого социализма», психологию действительно нового человека, которую воспитали коммунистические экспериментаторы.

Герои В. Дрозда, уроженцы забитого и бесправного колхозного мира, мечтая вырваться из него, вступить в мир феодальный, «выщеньких», пытались достичь прежде всего его вещественных знаков, как вех восхождения вверх, — маслины, галифе, портфель, шапка, сапоги, машина, импортная одежда.

Безоговорочно принимали и «моральные» законы мира номенклатуры: учились умело врать, знали, как и о чем нужно писать, чтобы быть опубликованными, и тому подобное. Для этого должны были отрекаться от себя вчерашнего, настоящего, что и порождало трагедию раздвоения души, а следовательно — отравление ее лицемерием, ложью, притворными страстями. В. Дрозд ставит в своей прозе проблему экологии души, часто запущенной до такого предела, когда она уже не способна самоочиститися.

С произведениями В. Дрозда, такими, как повести «Ирий», «Замглай», «Баллада о Сластене», «Одинокий волк», новеллы «Солнце», «Три волшебных жемчужины», «Белый конь Шептало» связаны достижения причудливой прозы, украинского варианта модного в литературе 70-х мифологизма.

Нужно сказать, художественная условность у В.Дрозда вполне оригинальная, непонуждаемая, изобретательно раскованная, вырастает из традиций национальной «химерии» и демонологии — и литературной (В. Дрозд подчеркивает влияние на него Гоголя и Лесиной «Лесной песни»), и фольклорной — сказки, легенды, бывальщины, обломков славянской мифологии, которая доныне держится "полесских лесов и болот со всей их чертовнёй".

Густая мифологичнисть, но другого, больше философского плана, пронизывает все клетки отмеченного Шевченковской премией романа «Листья земли». Оригинален В. Дрозд и в своей автобиографичной «повести-шоу» «Музей живого писателя. . . » (1994).

И все же, по словам писателя, его «всегда интересовало, что сказать, а не как сказать», стиль, форма, — производное, а главное для него в литературном произведении «не литература, а душа». Собственно, человеческая душа, состояние души современного человека, именно трагедия деформации, раздвоения души советского украинца, чаще всего, как сам автор, интеллигента в первом поколении, болезненного расщепления ее в условиях больного общества, а также ее экология, спасение души и является основным предметом исследования, главным героем прозы В. Дрозда».

* * *

Но вернемся от премудрых сентенций к сказанному выше: Владимир Дрозд, безусловно, так и остался парнем из полесского села Петрушин. В этом интересном закоулке старославянства, реликте княжеских времён или даже и докняжеских, языческих, действительно сохранились, даже неуловимо, отзвуки сиверянского духа. Хотя бы в том же интересном петрушинском говоре, или, уже по-ихнему — «гавуарце». И, конечно же, не случайно язык произведений Дрозда выделяется своим разнообразием.

Петрушинцы уважают память о своем земляке. Имя Владимира Дрозда имеет улица в центре села. Она ведет – и это символично — наверх, к красивому старинному деревянному храму.

В Петрушине состоялись торжества по случаю 70-летия со дня рождения Владимира Дрозда. Замечательного писателя, который создал целый мир живого, нерядового, незаиленного слова.